PrimaMedia
Виктор Горчаков. Фото: ИА PrimaMedia
Виктор Горчаков — доктор технических наук, профессор, 12 лет возглавлял ДВГУ, два года — был секретарем приморского крайкома КПСС, генерал-майор таможенной службы, председатель двух созывов Законодательного собрания (четвертого и пятого), а также человек со своими принципами, за которые его часто называли "неудобным", признавая профессиональные, да и чисто человеческие качества. Наверно, потому так и сложилось, что Виктор Васильевич всегда находился на гребне истории, территориально — в Приморском крае, а позиционно — на тех точках, с которых открывалась широкая геополитическая, внутриполитическая и вовсе не политическая панорама.
О главных ее изгибах и поворотах, о распаде СССР, об августовском путче, который встретил на границе с Северной Кореей, об интригах и спорах политиков в крайкоме и ЗС ПК — в большом интервью ИА PrimaMedia.
"Восстановить доброе имя ДВГУ"
— Виктор Васильевич, ваша биография такова — чтобы вас представить, нужно перечислить большое количество регалий. Ученый физик-ядерщик, преподаватель, ректор ДВГУ, секретарь Приморского крайкома КПСС, генерал-майор таможенной службы, вице-губернатор Приморского края, председатель двух созывов — четвертого и пятого — в ЗС ПК. А если бы оставить только одну, какую бы из перечисленных или не названных вы бы поставили перед собой?
-Я бы оставил ректора ДВГУ. Во-первых, я тогда ощущал реальный результат предпринятых нами усилий, как в решении коротких, так и длинных задач. Была хорошая поддержка министерства высшего образования, на которое мы замыкались. Были хорошие контакты с Ленинградским университетом, который был выбран в качестве нашего куратора.
Для меня очень важным было вернуть доброе имя ДВГУ, потому что, когда университет в 1956 году восстановили, про это многие даже не знали. Я — в том числе. Когда я закончил школу в Артеме, поступил в политехнический институт (ДВПИ). Там уже стал знакомиться с интересными людьми, с девчонками с физико-математического факультета ДВГУ, пересекались компаниями. Они стали рассказывать, а я — удивляться. Не знал, что университет восстановили.
Планы на будущее тогда были такими: поехать в какой-нибудь сибирский вуз, заняться радиоэлектроникой. Речь шла об Омске или Томске. Но ехать было далеко, содержать студента для семьи на расстоянии — накладно. Когда понял, что меня больше тянет к физике, решил, что перейду на физмат ДВГУ.
Уже будучи университетчиком, понял, что надо бороться за восстановление доброго имени ДВГУ, которое было попрано в 30-е годы — часть преподавателей была наказана, посажена, расстреляна. Мы работали в молодом коллективе.
У нас была честолюбивая идея — сделать то, чего нет в ДВПИ, нет в Академии наук. И нам это удалось — мы создали физико-технический институт при университете.
Это была непростая работа, но мы ее выполнили. Меня продержал в этой истории Виктор Павлович Ломакин (
первый секретарь приморского крайкома КПСС 1969-1984гг — прим. ред.) и академик Александров. Он приезжал сюда неоднократно, курировал атомные подводные лодки. Организовали мне встречу, все пытали, какие есть основания для такой постановки вопроса, но потом согласились. Потом была длинная борьба с разными московскими конторами. Так или иначе, мы его создали и начали разворачивать.
Я очень сожалею, что, когда я ушел в крайком партии, в начале 90-х мой сменщик закрыл этот институт и, как я понимаю, таким образом лишил меня возможности для возвращения. Были люди, которые настаивали, чтобы я вернулся в университет, и был предпринят ряд шагов, чтобы этого не допустить. Трудно сказать, вернулся бы я или нет, если бы события пошли как-то иначе.
Ведь мы работали, у нас получалось и хотелось созидать дальше. В других местах, где я работал после, такого удовлетворения не было. Может, это было связано с молодостью, с постоянным набором опыта, а когда опыт появился, возникли скепсис и цинизм. Потом ситуация резко поменялась. Все вдруг стало жестко политизировано. На разных уровнях: управления, организации, трудовых коллективов и даже на уровне семей.
— А в какой момент произошла политизация?
— 1990-1992 годы. Когда стало ясно, что авторитет КПСС значительно утратил свою силу, целый ряд людей этим активно воспользовались. Причем, они не были политработниками, просто не могли решить свои задачи в период "жесткой руки КПСС". И они резко переориентировались на другую силу, которая позволяла им встать на ноги. В каком-то смысле это естественно. Развал страны произошел после 1991 года, как бы сам собой, тихонечко, в декабре. А все страсти начались в 1992-1993 годах, когда стало ясно, что это не просто технический момент, а принципиальная смена социальной жизни в целом в стране. Всякий, кто мог, стал тащить все, что можно. Здесь и началась поляризация. Дележ на тех, кто осторожно смотрел или боялся, кому было стыдно за то, что происходит в обществе, и на тех, кто брал свое, что вроде как позволял закон... Законодательство было странным. Советское переставало действовать, а новое еще не родилось.
"О чем по поводу нашей страны мы могли только догадываться, на западе уже все знали"
— Будучи аспирантом ДВГУ, в конце 60-х годов вы побывали на практике в Институте Нильса Бора в Копенгагене (Дания). В то время эта была невероятная удача, оказаться в капиталистической стране, да еще и в таком престижном научном институте. С другой стороны — это была возможность увидеть Советский Союз со стороны, познакомиться с запрещенной в СССР литературой, увидеть недостатки и достоинства капиталистического мира? Что вас тогда поразило?
— Поразило вот что: то, о чем мы могли только догадываться по поводу нашей страны, на западе уже все знали. Это, конечно, было обидно. Мы про себя не знаем почти ничего, а они про нас знают почти все. И даже лишнее. Это первое наблюдение.
Второе наблюдение связано с тем, что это были 1967-1968 годы, горячее время в Европе. Студенческие волнения во Франции. Отставка Де Голля. Главной контрольной датой в это время было 50-летие Октябрьской социалистической революции. Мы приехали в сентябре 1967 года, в канун ноябрьских праздников. К этому времени вся западная пресса нас ненавидела с разной степенью интенсивности. Выбрасывала на свои страницы все, что только можно: в газетах, в книгах, в брошюрах.
Первый культурный шок прошел довольно быстро. Мы могли уже сопоставлять, анализировать, видеть, где правда, где неправда, полуправда, недосказанность и т.д. Тогда же англичанами был вброшен материал про кембриджскую группу разведчиков. Мы покупали газеты Observer, читали этот детектив. Это одна сторона.
Вторая сторона — поскольку институт Нильса Бора являлся структурным подразделением Копенгагенского университета, у нас были ключи от библиотеки, которая работа 24 часа в сутки. По-нашему, от "ленинской комнаты". По существу, это была "антиленинская комната". Было там много и антисоветского. Меня занимали воспоминания белых генералов — Деникина и других. Читали Набокова. То, что у нас не издавалось. Читали воспоминания чекистов, которые ушли за рубеж.
Конечно, определенная коррекция восприятия мира происходила, но, с другой стороны, скоро эта волна нездорового интереса спала, да и в то время назревали студенческие волнения, усиливались левые движения прокоммунистического толка. Особенно в студенческой среде. У нас существовал международный студенческий клуб, там задавали тон две группы — группа поляков и группа чехов. Поляки были задиристыми, но с некоторыми мы потом подружились. И даже в гости заезжали на обратном пути.
Но нашей задачей было не изучение антисоветской литературы, а профессиональная работа. В институте Бора был организован научный семинар, прекрасное оборудование. Учились и смотрели. Нас было четверо стажеров в тот заезд. Я — физик, второй — инженер-электрик по сельскому хозяйству, третий — математик, четвертый — специалист по северным языкам (шведский у него был). Каждый своим делом занимался.
Иногда нас собирал работник посольства из отдела науки, который нас курировал. Всякое было. Мы прилетели в субботу. Поселились. Нам сказали — до понедельника нигде не болтаться. И мы просто пошли гулять по городу, купили карту. Я засмотрелся и по пути нечаянно ударился в столб, расшибся немного. В понедельник собирает нас посол на встречу (важный генерал, он в свое время командовал оккупационными войсками в Австрии). Специальная комната, чтобы не подслушивали. Шторы на окнах. Нас четверо, советник. Генерал глянул на нас, на мне остановился, но ничего не сказал. Потом стали спрашивать, кто, откуда, зачем приехали — обычные вещи.
В конце генерал добавил: "Имейте в виду: будете пить, бузить — выгоню сразу. Никто вас не спасет и не защитит". Он решил, что мы приехали по блату. "Понаехали здесь. Морды уже в первый день побитые"
. Я попросили советника объяснить ему, что и в мыслях не было. "Он генерал, лучше молчите" — ответил советник. С генералом этим мы больше не виделись. Работали с людьми рангом ниже. Нормальные люди, которые все понимали. Но такой эпизод, из-за которого можно было тут же вернуться назад, был. Постарались больше не искушать судьбу.
— Вы были в капиталистическом мире за рубежом. По приезду обратно никаких отголосков не было, особенного отношения, пристрастия, вопросов?
— Может, и было, мы просто не знали. Все, что кого-то интересовало, мы рассказывали в посольстве до отъезда. Конечно, у нас были тайны. Мы хотели в Париж слетать. Это было возможно финансово, и плечо короткое. Во Франции в то время был бордель... Можно было запросто. Поляки и чехи летали, и мы намылились. А кто-то проговорился в посольстве. Не рискнули. Зато в Швецию на пароме ездили. Они знали, да мы и не скрывали. В Швеции были дешевле продукты, а в Дании — вещи и промтовары. Поэтому народ туда-сюда ездил. И мы в этот процесс включались. Заодно немного посмотрели Стокгольм.
"Национальное достоинство воспрянуло, но плата за это — экономическая самостоятельность"
— Не отходя далеко от этой темы — развал СССР — как вы его восприняли? Когда, на ваш взгляд, стало понятно, что страна уже не может быть другой? 80-е, 91-й, 93-й годы? Это был длинный процесс, или это была конкретная точка?
— Я его воспринимал как процесс. Начали останавливаться предприятия. Стало ясно, что продукция неконкурентоспособна на внешнем рынке. Началась операция приватизации. Потом появились ваучеры. Все это было растянуто во времени, но каждый день нес какую-то неприятность. Как будто не мы жили в это время. Очень трудно было понять, что же происходит и какая задача решается. Только к концу 90х, с появлением Черномырдина в правительстве, стало понятно, что есть какая-то организующая сила. Может, грубоватая, но начали работать российско-американские комиссии, стабилизировалось все относительно. Появились американские куриные ножки, начала решаться проблема питания. Здесь нас выручили китайцы, даже вопросов нет. Вслух наши руководители не очень любят говорить это. Но китайцы очень здорово помогли нам тогда продовольствием. Ну и заработали, наверно. Наши территории выглядели для них более предпочтительными, чем центральная Россия и Сибирь. Здесь мы выигрывали.
В то время операция с ваучерами была классикой. Кто понимал следующие этапы этой игры, тот скупал ваучеры, предприятия. Есть западные оценки, сколько примерно стоила недвижимость, заводы и предприятия. Даже по скромным подсчетам распродали все за бесценок. Но была задача получить хоть какие-то средства за них. Какие-то получили. Поэтому запоздалые разговоры о пересмотре приватизации, хоть и имеют основу, но фактически означают возвращение к гражданской войне. Так просто никто не отдаст.
На выставке книг, посвященных истории. 2012 год.. Фото: Пресс-служба ЗС ПК
Есть работа японских экономистов, которые в конце 80-х провели общий академический анализ экономического потенциала крупных стран — США, СССР, Японии и т.д. Масштабная работа со множеством экономических параметров: уровень образования населения, состояние медицины, участие в мировых политических делах и так далее.
Так вот, СССР в то время соответствовал 75% мощи США, из чего японцы сделали вывод об огромном экономическом потенциале. Мы это тоже понимали по нашим внутренним оценкам, но к ним всегда относились, как к пропагандистским, мол, сами себя нахваливаете. Тут же — независимые японские эксперты.
Экономический запас был, но было и падение цен на нефтяном рынке, и все остальное. Накопилось очень сильное напряжение в межнациональных отношениях. Республики поднялись, все мечтали о независимости, которая предполагала, что они будут жить еще лучше. И все время замалчивалось нашей пропагандой, что ряд регионов страны жили на общем багаже, а не на своем. Прибалтика — она была продвинутой, в нее вкладывали деньги, чтобы она производила современную технику на общий товарный рынок СССР. Я уж не говорю о поддержке кавказских стран, Грузии и Армении. Проблемы среднеазиатских республик. Все считали, что так и должно быть.
Когда СССР развалился и когда исчезла общая копилка, из которой все питались, все вдруг обнаружили, что они ничего не имеют. У меня сейчас курс, связанный с ЕАЭС. Это 5 стран — Россия, Белоруссия, Казахстан, Киргизия и Армения. И мы видим, в каких трудах формируется новый союз. Внешняя схема была заимствована из Европейского Союза, написаны неплохие документы. Союз предполагает проведение определенной общей экономической политики, чего пока в ЕАЭС добиться не удалось. Зато у всех есть президенты и парламенты. Это хорошо, что национальное достоинство воспрянуло, но плата за это — экономическая самостоятельность, отсутствие собственных профессиональных кадров.
Есть и другая причина. Образовался определенный слой либерально настроенной интеллигенции в Москве, в Петербурге, в Нижнем Новгороде, в больших городах. Они мечтали о европейской жизни. Поскольку были разрешены поездки, народ видел и понимал, как можно жить. Они тогда не составляли большинства, но сумели так организовать работу российского и союзного парламента так, что остальные проглотили это.
— Почему СССР, выпуская лучшие в мире танки, запуская ракеты в космос, не мог на бытовом уровне обеспечить людей качественными предметами быта?
— Главный ответ заключается в том, что на все не хватало денег. Хватало только денег на первостепенные задачи. Во-вторых, народ убеждали, что, поскольку нас постоянно окружают недружественные силы, нам очень важно обеспечить эффективность службы в армии, обеспечить оружием армию, потому что нас будут давить. Нас и в самом деле давили, и если бы в 1949 году мы не взорвали атомную бомбу советского производства, трудно сказать, как стала бы развиваться история. Потому что расшифрованные открытые планы возможного нападения на СССР известны. Опасность была не надуманной, тут даже вопросов нет.
Третья причина — власть считала, что наш народ нетребовательный и ко всему привычный. Впрочем, были же налажены производства и холодильников, и стиральных машин, но они не были такими удобными, модными и комфортными, как западные. Просто там длинный период модернизации прошел, а у нас его, по сути, не было. Это, конечно, обидная вещь. На этом работала либеральная пресса.
— Сравнения в жизни домохозяйств давали убедительную картинку.
— Думаю, что наша пропаганда должна была говорить — вот наш ресурс, мы из него можем сделать холодильники, можем сделать ракеты. Давайте решать, что будем делать.
"Хотели мощным и быстрым ударом вытолкнуть экономику в новое измерение"
— Сейчас принято правило "говоря о "90-х", не забывайте ставить перед ними "проклятые". Вы согласны с такой позицией? Просто на этот период также принято складывать многие неуспехи дней сегодняшних — шоковые экономические реформы, несправедливая капитализация предприятий, демографические ямы. Наши беды — родом из 90-х?
— Я думаю, наши беды более глубокие. Мы переходили к рыночному механизму. Есть опыт перехода в Польше, Чехии, Венгрии. Те же страны соцлагеря — у них сохранился контингент людей, которые помнили, что у них было до войны. У них сохранился навык предпринимательства, культуры производства. Мы же начали с поколения, которое было не осведомлено. Кто что-то знал — либо погибли в войне, либо с ними расправились в 30е. Мы вслепую искали пути. Не было ясности у руководства страны, какую схему избрать. Какую модель приватизации выбрать, использовать или не использовать ваучеры... был спор, как сейчас признаются. Выбрали такую модель. Считается, что она была самой короткой и самой жесткой для народа. Хотели мощным и быстрым ударом вытолкнуть экономику в новое измерение. Но в новое качество людей быстро не переведешь. Это одна из причин.
Вторая причина заключалась в том, что у народа не терялась надежда, что КПРФ вернется к власти. В 1996 году был реальный шанс. Ельцин тогда не победил, по сути. Сейчас все, кто вокруг этого стоял, признаются в этом. Уже к 2000 году стало ясно, что либо надо по-настоящему заниматься рынком, либо сдаваться. Это сложные годы. Очень жестокие и поучительные для народа, но это необходимая для перехода часть. Иначе бы иллюзии сохранялись долго. Они и в настоящее время сохраняются кое у кого. Но я думаю, что возврата назад не будет.
— Еще Маркс говорил, что политический строй определяется моделью экономической формации. Но у Китая как-то получилось устроить "рыночный коммунизм". Почему у них получилось, а у нас — нет?
— Я бы не стал использовать термин "рыночный коммунизм". Эти слова исключают друг друга. Коммунизм предполагает общественную собственность и много еще что. Поэтому они трудно состыковываются. Другое дело, что в Китае сейчас модная волна новых словообразований. "Новый вид социализма с китайской спецификой" и т.д. Им не откажешь в интенсивном поиске экономических моделей. Сейчас даже есть идея — Нобелевская премия по экономике для китайских экономистов. Мне непонятно: рыночный механизм был разработан не в Китае, а в развитых странах. То, что они сумели достаточно ловко его использовать и совместить со спецификой китайского общества — это несомненно. Этого не смогли сделать мы.
К их лексике я бы отнесся с осторожностью и скептицизмом. Несомненно, они реализовали крупные программы, получили огромные иностранные инвестиции. Но, главное, они получили их с технологиями. Получили достаточно грамотных работников в лице хуацяо и приглашенных специалистов, которые работали на территории Китая. Китай ставил одно из условий, чтобы размещенные предприятия оставались на территории Китая вместе с технологиями. То, чего нам не дали, а потом еще и санкции ввели. Поэтому все наше законодательство, разработанное на ДВ (СПВ, ТОР) — они не работают, потому что американцы и Евросоюз сказали "Не смейте давать инвестиции и передавать технологии".
Инвестиции сейчас в основном российские, иногда замаскированные под иностранные, идущие через Кипр и другие места. Наверно, в текущей ситуации это хорошо. Наворовали в России, пусть работают в России.
"О том, что в Москве что-то происходит, узнал от корейцев"
— С должности ректора ДВГУ и перешли на должность секретаря крайкома КПСС. Это был личный выбор?
— Нет. В ноябре 1988 года я был депутатом Верховного совета РСФСР. Я был на сессии в Москве, там мы разговаривали Дмитрием Николаевичем Гагаровым, тогда первым секретарем. Он был не до конца со мной искренен. В общем, меня включили в состав делегации СССР для участия в конференции советологов на Гавайях, в Гонолулу. Когда я вернулся, неожиданно для себя узнал, что перешел на новую должность. В мое отсутствие состоялся пленум крайкома партии, на котором меня перевели на работу в крайком КПСС. Вообще, это был противозаконный шаг, но мы все подчинились партийной дисциплине. Гагарову зачем-то было нужно, чтобы я туда был быстро внедрен. Он со мной никогда по этому поводу не говорил. Когда вернулся с Гонолулу домой, в семье возникло напряжение. Жена сказала "ты нехороший человек, перешел на работу, уезжая в Америку, и ничего нам не сказал". А я искренне не знал и не собирался никуда переходить. Было суетное время. Сказали "Выходишь на работу". И я пошел. Должность ректора оставил.
В крайкоме ко мне отнеслись без восторга — это я ощутил сразу. Если сказать честно, я тогда поверил во многие лозунги, с которыми Горбачев выступал. Многие поверили, а сейчас отказываются. Я не отказываюсь, я поверил в демократизацию и прочее. Поэтому часть партийцев отнеслись ко мне с подозрением.
В конце 1990-го и начале 1991 годов стало ясно, что партия разваливается. Был блок традиционных коммунистов (Полосков тогда его возглавлял), и тех, кто восприняли новые изменения и новый взгляд на жизнь в нашем государстве. Я был среди вторых. Наверно, поэтому Гагаров меня и привел. Я брал в аппарат ряд людей, в том чсиле, Михаила Юрьевича Шинковского, которые эти взгляды разделяли.
Потом была дана команда очистить партию от тех, кто казался "идеологически слаб". За моей спиной было принято решение провести пленум крайкома партии и исключить меня, снять с должности, наказать примерно, как с этими отступниками и отщепенцами, оппортунистами поступают.
Чтобы я не мешал, меня направили в командировку в край с корейской делегацией. В общем, ребята не дремали.
Неоднозначные оценки августовским событиям 29-летней давности очевидцы дают и в наши дни (ФОТО)
К нам приехала делегация трудовой партии КНДР — от ближайшей провинции — с дружественным визитом и заодно достать корни дикого женьшеня для товарища Ким Чен Ира, который чем-то болел. Поехали с ними по краю, в Лесозаводск, в Шмаковку на курорт и другие разные места. Причем, они не говорили, зачем приехали. Это было время, когда многие были неискренними. Как учил нас Ленин "Информация — залог успеха", и я отслеживал ситуацию, был настороже по поводу подготовки пленума крайкома.
Мы приехали во Владивосток в воскресенье, 18 августа 1991 года, повезли их на остров Русский, в бухту Новик, ловить трепангов, гребешков и т.д. Наловились, напоили их там. В понедельник утром, 19 августа, едем в Хасан — я их должен был отдать через границу. И на пароме я вижу, что они начали между собой шептаться. Ведут себя нестандартно. Я спросил переводчика, в чем дело — "Это наши внутренние корейские дела".
Приезжаем в Славянку, повели их в ресторан, накормили обедом. Все напряженные, озираются по сторонам, никто ничего не говорит. Напомню, что сообщения о путче начались в 20 часов по Москве, это час по нашему времени. А мы прибыли где-то в 11. До этого официальной информации не было, только неофициальная. Мы ничего не знали. А корейцы знали — у них уже были сотовые телефоны — что в Советском Союзе что-то происходит. Начался путч, ГКЧП.
Уже когда сели в машину ехать из Славянки в Хасан, на границу, я отвел старшего в сторону: "Либо вы говорите, что происходит, либо я буду вынужден обратиться к спецслужбам". "Ты извини, у вас в Москве что-то происходит, мы не хотим вмешиваться, это не наше дело". Звоню в крайком партии, там говорят "Ничего у нас не происходит. Не занимайтесь ерундой, вези гостей домой".
Везу. Уже час дня. Москва заговорила. Приехали на заставу. Командир заставы говорит "Виктор Васильевич, граница закрыта. Приказ — никого не выпускать. Сочувствую, но ничем помочь не могу". Пулеметы, каски, лица у всех суровые. А корейцы пришли к нам без паспортов, товарищи по партии. Их просто надо было провести через мост туда.
Паспортов нет, граница закрыта, и вообще непонятно, кто они такие. Я уже не о себе думал, а об этих шестерых. Судьбы человеческие. А с той стороны корейцы руками машут, кричат. Телефонов у нас нет. Говорю начальнику заставы "Что делать?". "Ничем помочь не могу. Не могу преступить через приказ". "Кто знает приказ?". "Я знаю". "А заместитель твой знает?". "Если честно, он знает, но формально не знает". "Давай так. Ты ведь можешь уйти на обед?" "Да". "Твой зам не знает. И он нас выпускает". Он почесал затылок. "Раньше меня бы одного посадили, а теперь нас обоих посадят". О чем-то они переговорили между собой, он ушел. Ребята вылезли из окопов. Мы бегом по мосту, подбегаем к середине. Навстречу корейцы. Я кричу "Что происходит?". "У вас в Москве что-то. Отдавайте скорее наших ребят".
Отдали. Прибежали назад. Пулеметчики снова сидят в гнездах. Возвращается командир заставы. Говорит "Пошли выпьем. Что будет, то будет". Пошли, выпили, посидели. Нас было я, водитель и еще один из международного отдела мужик. Он говорит "Давай на пароме не поедем, а поедем на машине. Будем смотреть, что происходит". Ехали всю ночь, не спешили, слушали приемник. К утру приехали во Владивосток. Такая история.
— Вы узнали о том, что происходит в Москве, от северных корейцев?
— А что делать? Такая была обстановка. Официальные каналы были закрыты. Во Владивостоке тоже ничего не знали.
— Продолжая историю с вашим исключением…
— Я знал до отъезда, что оно готовилось. А когда вернулся, спрашиваю "Ну что, пленум будем проводить?". Пока там слово за слово, 21-е число, сессия Верховного совета, КПСС была закрыта как партия.
— Вопрос отпал сам собой.
— Помню, секретари собрались на последний обед уже в другом здании, потому что нам сказали, что вечером нас уже на работу не пустят. Так оно и было. Что бы ни было прежде, все мы оказались в одном положении. Нас выгнали с работы. Все, что там хранилось, забрали. Правда, забрали у нас только спортивную форму, потому что мы заранее понимали, что все движется куда-то не туда, и никаких документов на работе не хранили.
Так я закончил свою партийную карьеру. Тогда не было известно, чем все это могло бы закончиться. Были близки к гражданской войне. Хорошо, что ГКЧП быстро погасили.
Митинг против ГКЧП. Владивосток. Август. 1991 год, Фото с места события.. Фото: Владимир Кобзарь
— Сильно ли отличаются политики позднего СССР от современных? Политические амбиции, желание выслужиться, пойти вверх, внутрипартийная борьба — имело ли место это в 80-е годы и в каких формах? В чем основное отличие народного депутата СССР от депутата ЗС ПК?
— Очень сложный вопрос. Поведение человеческое мало изменилось. Можно сказать, совсем. Есть сколько угодно людей, готовых выслужиться, возможно, даже не думая о возможных последствиях. Также есть люди, которые ответственно относятся к принимаемым решениям, поступкам и занимаемым должностям. И то, и другое сохранилось, люди не изменились. Это моя точка зрения. Что касается депутатов, то они стали говорливее. Много стали обещать, часто рождают несбыточные ложные иллюзии. В этом ключе я считаю, что правильно ставит вопрос Путин, когда говорит быть аккуратнее в обещаниях при встречах с людьми. В 90-е наобещали будь здоров. А реализация всего этого очень непростая в финансовом, кадровом и материальном отношении. Это рождало определенный скепсис. Понятно, что ничто не возникает мгновенно и быстро, но... Все это вместе формировало недоверие к руководству страны. Это вещь, которую очень трудно преодолевать.
"Я убежден, что общее мировоззрение должно формироваться с точки зрения научного знания"
— Как-то вы сказали (в 2016 году еще) "возврат астрономии в обучение старшеклассников — вещь просто необходимая. Данные дисциплины формируют научное современное понимание устройства мира, главные физические закономерности, которые работают вне политики".
— Что касается астрономии, я считаю, что это очень важный вопрос. Не только учебный. Мы сейчас столкнулись с ситуацией, когда запускаются спутники, создаются космические системы, а народ мало знает об устройстве мира вообще.
Открытый урок для школьников Партизанска. Фото: Пресс-служба ЗС ПК
Вопрос устройства мира сопряжен с общей идеологией человека. Церковь была рада, когда в школах стали преподавать элементы богословия, но ведь одновременно была исключена астрономия. Я не возражаю против богословия, пусть кто хочет, тот изучает. Но его же хотели сделать обязательным, большие споры были, крупные умы ломали головы, как это сделать. Пусть будет богословие, не в этом вопрос. Но люди должны знать, как устроен мир. А именно это исключили. И получается так, что мы готовим заведомо безграмотных людей. Это недопустимая вещь.
В свое время, когда я работал в таможенной академии с 1996 по 2001 год, у нас был курс "Основы естествознания". Курс восходит к истории курса Ньютона "Метафизика". Основы устройства мира и основных наук. Такой курс был в высшей школе учебных заведений России. Там элементы физики, химии, биологии и т.д. Этот курс теперь снят с изучения. Потому что посчитали, что дети все знают. Дети ничего не знают.
Я убежден, что общее мировоззрение должно формироваться с точки зрения научного понимания существа вещей. Поверят они в бога или не поверят, это уже вопрос второй.
"А нам оставили лозунг "Вам здесь жить"
— Как у вас складывались отношения с губернаторами?
— Мы прожили в Приморском крае с четырьмя руководителями. Был Кузнецов, глава исполнительной власти в 1990-1992. Затем был господин Наздратенко, затем господин Дарькин и господин Миклушевский. Каждый из них имел какие-то плюсы и минусы, но они все четверо сейчас живут в Москве. А нам оставили лозунг "Вам здесь жить". Это мой первый комментарий.
Предвыборная газета Сергея Дарькина. Фото: Ольга Кишаковская, ИА PrimaMedia
Я провел два созыва в Законодательном Собрании Приморского края. И два созыва пытался решить не совсем уж сложную задачу: строительство краевой библиотеки. Мне, к своему стыду, не удалось решить этот вопрос до конца. Почти каждый год она включалась в план работ с объемом финансирования в 400, 500, 600, а при Миклушевском — в 700 миллионов рублей. И все время находились причины, чтобы ее не строить. Поэтому, я считаю, что у этих людей есть определенный долг перед Приморским краем. Один — кандидат наук, другой — доктор наук. Объяснения их были такими, что сейчас у всех сейчас компьютеры, все всё знают.
В компьютерах люди узнают информацию, но без книг люди не размышляют о существе и жизни процессов. Я не верю, что кто-то смотрел на монитор и размышлял о вселенной. Он узнает какие-то новости и все. Но у каждого свое восприятие.
Владивосток стал столицей Дальнего Востока, претендует на звание развитого культурного центра, делает шаги, создавая культурную составляющую, усиливая роль музеев, создавая объекты на Русском, а библиотеки краевой нет. Конечно, сущностно она есть, и там работает хороший коллектив, но они находятся в стесненном, загнанном положении. Представители других территорий над нами иронизируют. Хабаровский край и Сахалинская область посмеиваются. Совершенно справедливо, я считаю. Это обидно для края. Вроде есть научный центр, есть ряд учебных заведений, базовый вуз ДВФУ. Я предлагал тогда решить вопрос о передаче библиотеки ДВФУ. Она стоит пустая. Я живу рядом и знаю, что там ничего не происходит, стоит пустое 4-этажное здание. Симпатичное, хорошо сделанное. ДВФУ пользуется библиотечными мощностями, которые у них есть на Русском острове, что естественно, и собираются строить у себя новую.
Поэтому я бы не стал дальше говорить о губернаторах. Наговорить можно много мелких фактов... Сейчас время предвыборной кампании. Не хочу, чтобы я был воспринят, как ее участник.
"Кончилось все тем, что со мной простились"
— Многие эксперты называли ваш период руководства парламентом периодом гласности и плюрализма мнений. При этом, несмотря на очень разрозненный состав пятого созыва, в котором появились ряд ярких личностей, удавалось сохранить деловую атмосферу и дисциплину. Приходилось ли вам выступать медиатором, когда сталкивались мнения фракций? На ваш взгляд, парламент — место для дискуссий?
— Конечно, это еще какое место для дискуссий. Мне приходилось достаточно часто встречаться с руководителями фракций и вести с ними переговоры. Особенно сложными были переговоры с фракцией КПРФ. Хотя мы все договаривались, у них были свои условия, они часто выставляли достаточно разумные требования.
КПРФ первой выступила с инициативой установить на региональном уровне звание "дети войны". Я ее поддержал, уговаривал тогда и Владимира Миклушевского поддержать. Но он не стал, сказал, что мы не должны бежать впереди решений федерального центра, денег мало и т.д.
Ряд депутатов тоже выступали против, но, в основном, подчиняясь партийной дисциплине, чтобы не уступить эту инициативу КПРФ. А потом, когда пришел Олег Кожемяко, все воспрянули и сказали "Какое хорошее решение!". Мне, честно говоря, было стыдно слушать это все.
Пусть инициатива КПРФ, но она же для людей, которые живут здесь, в Приморском крае. Их тогда насчитали 39 тысяч. Не знаю, какая цифра сейчас. Но совершенно разумная вещь. Кончилось тем, что со мной простились.
Виктор Горчаков и Владимир Миклушевский. 2012 год.. Фото: ИА PrimaMedia
Конечно, парламент — место для обсуждения. Часть вопросов мы решали и обсуждали у себя внутри. Что-то выходило на публику. Для себя я решал задачу не рождать открытой конфронтации между администрацией и Законодательным собранием. В Москве нас часто собирал лидер "Справедливой России" Сергей Миронов, когда он еще был председателем Совета Федерации. А потом Валентина Матвиенко. Мы общались, и по целому ряду территорий мужики рассказывали, как они воюют с губернаторами. Я считал, что это не дело.
Но дискуссия обязана иметь место. Один из вопросов, мимо которого нельзя пройти — о злосчастных пятизвездочных гостиницах, о Хаяттах. Конечно, это недоработка депутатского корпуса и моя личная. Я тогда не сумел убедить Миклушевского, что не нужно давать деньги. Мы были против с самого начала. Но он сослался на то, что есть рекомендация Трутнева, и мы должны построить и провести здесь очередной форум, к которому эти объекты бы пригодились. Грубо говоря, мы лопухнулись. Это на нашей совести. Мы должны были раньше остановить стройку.
Но она всегда была в высокой степени готовности. В одно время я создал комиссию с депутатами и представителями администрации края. И мы пошли. На нас потом стали кричать, чего вы лезете не в свое дело. Посмотрели оба объекта — на мысе Бурном и Корабельной набережной. И все. А потом начались какие-то сложные процессы. Я всего до конца не знаю. Занималось ФСБ, пыталось распутать эти концы. Я считаю, что это позорное пятно на нашей совести и мой грех. Что мы не смогли до конца настоять. Могли бы, конечно, заварить кашу, но мы ее не заварили из соображений не разводить конфликта между администрацией и парламентом. Хотя сейчас понимаю, что стоило. Задним числом легко быть умным.
Хаятт на Корабельной набережной. Вид снаружи.. Фото: ИА PrimaMedia
Бывший Хаятт на Корабельной набережной изнутри. Февраль 2021 года.. Фото: ИА PrimaMedia
1 / 2
— Подводя итоги пятого созыва ЗС ПК, вы упомянули, что депутатский корпус подготовил фундамент для новых возможностей и прорывов. Со стороны, можно ли прошедшую пятиелетку назвать периодом раскрытия этих потенциалов?
— Так получилось, что основные работы развернулись только в последнее время. Выделю развитие Большого Камня. К сожалению, не пошел нефтехимический комбинат, с трудом идет создание сельскохозяйственного комплекса в Михайловском районе. Хотя работы начаты... Пожалуй, в сельском хозяйстве дела идут неплохо, хотя там не хватает рабочих рук. Хорошо, что начата организованная продажа меда. К сожалению, не решен вопрос создания современной лаборатории, которая защищала бы наших производителей. Как только мед пересекает границу, там нам выставляют целый ряд претензий, которые мы должны были бы знать изнутри, здесь, и достаточно детально. Хотелось бы, чтобы активизировалась работа по рыбопереработке. Прошедший год нас научил — мы оказались со своей рыбой взаперти.
К сожалению, прорыва все-таки не произошло. Показатели, характеризующие регион, далеки от передовых по ДФО. Почему не произошло? Трудно сказать. Но одна из главных причин — это нестабильность и неустойчивость, смена власти. И московское руководство проявляло определенную осторожность. Сейчас они достаточно внимательно относятся к вопросам, которые ставит Кожемяко. Финансирование значительным образом увеличено. Вопрос теперь в разумном использовании тех денег, которые получил край.
Материал подготовил политический обозреватель ИА PrimaMedia Сергей Петрачков.
ССЫЛКИ ПО ТЕМЕ: