И. Воробьева― 21 час и 5 минут в Москве, 23:05 в Екатеринбурге. Это программа «Личный прием» с Евгением Ройзманом. Как всегда, идет из двух городов, из двух студий. Здесь в студии «Эха Москвы» – я, Ирина, Воробьева, ну а в Екатеринбурге – Евгений Ройзман. Добрый вечер.
Е. Ройзман― Всем привет.
И. Воробьева― Для начала хочу спросить, как ситуация с коронавирусом и с вакциной в регионе?
Е. Ройзман― Говорят, что вакцину получили сейчас. Но не идет особо вакцинация. То есть люди потоком не идут. Пока идут в основном те, у кого по работе могут возникнуть проблемы. А вообще, очень сложная ситуация. Большой прирост идет. Изменилась динамика смертей вообще – смерти сейчас гораздо быстрее, чем раньше. Меньше люди сопротивляются этому вирусу. Ну и где-то если раньше 1-3%, сейчас предполагают, что будет 10-15%.
У нас основная городская больница 40-я. Там инфекционное было отделение, где коронавирусные в основном были. Но сейчас забрали нейрохирургию, хирургию, вообще все забрали, кроме роддома, под коронавирус. Я же это ощущаю всегда по своему телефону. У меня куча звонков: там не приехали, там не положили в больницу, там просят хоть как-то госпитализировать. То есть у нас начался аврал. Я представляю, что творится у врачей. Но и врачи все в голос: «Носите маски, вакцинируйтесь». Вот такая ситуация у нас.
И. Воробьева― Я так понимаю, пока не помогает. По России цифры пугающие, антирекорды чуть ли не каждый день, к сожалению. И мы всегда будем, видимо, пока что с этого начинать. По-другому не получается.
Еще тут сразу очень просили. Я вот открыла СМСки. Кстати, напомню, что вы можете присылать свои сообщения по номеру +7 985 970 45 45. Или пишите в чат трансляции в Ютубе на канале «Эхо Москвы». Там тоже можно оставлять свои какие-то вопросы. Просят прокомментировать съезд партии «Яблоко». Почему в этот раз съезд партии «Яблоко» вызвал такое количество вопросов?
Е.Ройзман: Я знаю в «Яблоке» порядочных людей, честных, искренних. Но в целом эта история давно закончилась
Е. Ройзман― Ирин, мне неохота на эту тему, на самом деле, говорить, потому что я понимаю многие вещи. И, на мой взгляд, самая большая проблема заключается в следующем. Если бы «Яблоко» честно сказало: «Друзья, мы не можем вас выдвинуть, потому что все наши выдвижения мы согласовываем с администрацией президента. Вас администрация президента не согласует. Если мы пойдем против администрации президента – нам снесут весь список «Яблока». Пожалуйста, войдите в положение, поймите».
Но тогда они теряют лицо, теряют последний свой электорат. Но, не называя вещи своими именами, они раз за разом попадают в эту ситуацию: кандидаты «Яблока» должны согласовываться в администрации президента. Это не кандидаты «Яблока», это все кандидаты всех партий согласовываются в администрации президента.
И. Воробьева― Откуда такая уверенность, что яблочники тоже свои списки там согласовывают?
Е. Ройзман― Ирин, слушай, зная принципы… Вот мне не обязательно знать каждый факт, я знаю принципы. Плюс постоянные подтверждения тому имеют место. И поэтому, конечно, ситуация выглядит некрасиво. И понятно, что многим отказали. Тем, кому отказали, они их на старте не могли выдвинуть вообще. Когда с ними договаривались, у них было полное понимание, что они никогда не выдвинут этих людей.
У них сложная очень ситуация. Они, с одной стороны, пытаются сохранить лицо здесь, пытаются сохранить лицо там, пытаются сохранить какой-то маломальский статус-кво, чтобы сколько-то еще продлить свое существование. Но, на самом деле, это такая воронка, куда затягивают последних порядочных людей и непонятно где они выскакивают потом.
Поэтому для меня нет никаких иллюзий вообще по поводу сегодняшней ситуации. Причем я знаю в «Яблоке» порядочных людей, честных, искренних. Но в целом эта история давно закончилась.
И. Воробьева― Мне просто интересно, когда вот люди говорят, что все списки, в том числе «Яблока», согласовываются в АП, а как же тогда выдвижение Пивоварова? Вот уж кто явно не должен быть согласован Кремлем.
Е. Ройзман― Послушай, у Пивоварова ситуация простейшая. Там нет вообще, ноль шансов из СИЗО Краснодара выдвинуть человека по краснодарскому списку. Я вам объясню. Краснодарский список будет набирать какую-то статистическую погрешность. И это на старте понимают все. Поэтому это такой жест… Ирина, он к реальности не имеет никакого отношения вообще.
И. Воробьева― Но дело же не в этом. Они же поддержали Пивоварова, который находится в СИЗО и который обратился с открытым письмом к Явлинскому. Это же фактически жест поддержки.
Е. Ройзман― Я не считаю так. А что тогда они не поддержали Резника, который за «Яблоко» рубился всегда и очень достойно «Яблоко» всегда представлял, за которым сотни и тысячи избирателей? Резника-то что не поддержали?
И. Воробьева― Николай Рыбаков сегодня утром отвечал о том, что у них сложные отношения с Максимом Резником, что, в общем, подтверждает история партии «Яблоко» и Максима Резника, но совершенно никак не объясняет, почему его нельзя было выдвинуть. Тут у меня нет ответа.
Е. Ройзман― Я послушал Рыбакова и про Алексея Миняйло. Меня это не устраивает. Ну, со стороны. То есть для меня это все неубедительно. Алексею Миняйло в этой ситуации я верю значительно больше. И у Рыбакова одна проблема – у него нет возможности сказать правду. Он не может сказать правду, он не может сказать: «Знаете, ну, в АП решили так. Мы не можем пойти против, потому что иначе снесут весь список».
В свое время Миронов по «Справедливой России»… Когда я здесь возглавлял отделение, мы здесь на месте создали «Справедливую Россию», отделение областное. И «Справедливая Россия» здесь в Свердловской области была способна выигрывать у «Единой России». Ну, естественно, все забегали. Но мне Миронов сказал открытым текстом: «Женя, меня вызвали и сказали, чтоб я тебя убирал из списка. Если я тебя не уберу, они всю партию пустят под откос». Он мне прямо сказал хотя бы открытым текстом. Но в «Яблоко» открытым текстом никто это не говорит.
И. Воробьева― Секунду, а чем отличается эта ситуация от ситуации с Миняйло? Просто это тем отличается, что Евгений Ройзман не стал писать об этом в Твиттере, а Алексей Миняйло написал об этом в Твиттере. Но то есть ситуации-то одинаковые.
Е. Ройзман― Ситуации совершенно одинаковые. Причем, знаешь, чем дольше тебе обещают, тем сильнее ты ментально, финансово, энергетически вкладываешься в свою кампанию. Миняйло работал, Миняйло работал издалека, Миняйло работал на «Яблоко». И его отсекли, когда уже надо было принимать окончательное решение. И этот момент несправедливости всегда очень сильно задевает. Сказали бы на старте – никто бы не вкладывал деньги.
Сейчас, представляешь, ситуация у людей возникает, которым надо самим собирать подписи. Эта ситуация чудовищная. Я просто объясняю. Чтобы самовыдвиженцу собрать подписи, их надо заверить нотариально. Мало того, что обучить волонтеров, собрать эти подписи, но когда ты соберешь, их надо заверить нотариально. Заверение одной подписи – это 1380 рублей. А их надо 15 тысяч. То есть надо 25 млн на старте уже просто ввалить в это. Вон Ворсин отказался в Хабаровске. Он правильно сделал, что отказался. Он видит, что нет шансов. Я отказался от этого в апреле, потому что я понимал, что будет так.
И. Воробьева― Нет ощущения – это просто сверка ощущений, – что именно к «Яблоку» и именно к списку «Яблока» предъявляют претензии? Потому что больше нет ни одной партии, чей список кому-то был бы интересен.
Е. Ройзман― Да, Ирина. «Яблоко» как такой последний шанс. Все понимаю – червивое, сгнило. Но нету ничего больше. И сейчас у людей такая же точно ситуация. Ну нету никого больше. Но, с другой стороны, ты же видишь, получается, что ничем и не отличается. И в сетях идет такая полемика: «Ну посмотрите, ведь только «Яблоко» называет то-то, «Яблоко» называет то-то».
Е.Ройзман: У Рыбакова одна проблема – у него нет возможности сказать правду
Но послушайте, эта технология известна. Эту технологию обкатали ЛДПР и Жириновский. Жириновскому разрешено говорить все что он захочет вообще без исключения, но в ответ он делает ровно то, что ему скажут. И здесь похоже, что с «Яблоком» эта ситуация напоминает сложившуюся практику с Жириновским: «Яблоку» допускается риторика самая жесткая, но когда доходит до дела – выходят только согласованные кандидаты.
Но для меня еще там вопрос по Шлосбергу. Для чего Шлосберга выдвинули в Москве, а не в своем Пскове родном, где он точно проходил?
И. Воробьева― Наверное, этот вопрос можно адресовать Льву Шлосбергу и как-то спросить у него. Я думаю, что у нас будет такая возможность.
Е. Ройзман― Слушай, я к Шлосбергу отношусь хорошо. Но он человек партийный. То есть в «Яблоке» существует своя партийность, своя дисциплина. Когда отменили губернаторские выборы, одномандатные округа (в 2004 году это сделали), причем увязали с Бесланом, и у меня была мысль. Понимаешь, когда человек идет по одномандатному округу, вот по одномандатному идут там, где ты родился и вырос, где тебя мама за ручку водила, где ты всех знаешь, и тебя все знают, и тебя когда избирают как самовыдвиженца, тебе люди могут посмотреть в глаза. А партии-то никто в глаза посмотреть не может. Вот уже нарушение какое-то имеет место.
И. Воробьева― Давайте дальше пойдем. В конце концов, у нас много разных событий и новостей. Мы действительно много времени потратили на эту одну тему. Очень просят прокомментировать «Прямую линию» с Путиным, которая была на прошлой неделе. А точнее, вопрос звучал так: «Спросите у Евгения Ройзмана про «Колобка»». Не знаю, почему именно про «Колобка». Видимо, больше ничего не зацепило в прямой линии.
Е. Ройзман― Ирин, я не смотрел. Я слишком ценю свое время. То есть я отношусь к себе с уважением. Для меня вот эта «Прямая линия», как она была выстроена, как она делается, на мой взгляд, это некое такое неуважение, причем когда это неуважение выказывается с таким гонором, с некоторой ленью. Я считаю, что «Прямая линия» в том виде, в котором она существует – это неуважение к гражданам страны. Поэтому я не хочу в этом участвовать с этой стороны даже. Пусть оно где-то без меня. Повлиять я не могу, но я могу не участвовать.
И. Воробьева― Хорошо. Вопрос же это не про самого Владимира Путина и даже не про то, что он говорил на этой прямой линии, а про то, как это сделано, когда еще прямая линия не закончилась, а чиновники в регионе побежали крышу латать или что они там побежали делать. Вот это разве норма?
Е. Ройзман― Ну, история с дровами. Когда сказала женщина, что газа нет, ей дров привезли. Много такого. Но это нелепо. Вот вообще «Прямая линия» и вот эта методика говорит о том, что не выстроена система, что система не работает.
И. Воробьева― Сразу возникает вопрос. Люди, которые обращаются на эту прямую линию, люди, которые на это смотрят, которые читают новости про это все, они понимают, что ничего не работает и что единственный шанс, чтоб тебе крышу сделали у школы – это пробиться на прямую линию к Путину?
Е. Ройзман― Ирин, люди верят во все. Люди, которых много раз обманули, пытаются во что-то верить. Я столкнулся. Знаешь, идет сложнейшее юридическое разбирательство, там коллективная жалоба. Они говорят: «Пока ничего не предпринимайте. Вот сейчас на прямой линии вопрос Путину зададим – может, он решит». Людям свойственно верить. Вон ждут там, что Павел Глоба скажет, потому что людям это интересно.
Я тебе скажу одну интересную вещь. Может, кому-то это будет полезно услышать. У меня девчонка есть знакомая. Она толковая. Она главный редактор СМИ независимого. И она когда училась в университете, ее взяли на практику в «АиФ». И она, 18-летняя девчонка, отвечала в «АиФе» за написание гороскопов. И ее, 18-летнюю студентку нашего свердловского журфака, посадили писать гороскопы. И она писала гороскопы. И она так набила руку, она их писала сколько угодно в любое время. И этими гороскопами зачитывались и старались как-то соответствовать предсказаниям и так далее.
То есть это высшее образование вот такое было советское, люди 10-летки позаканчивали, институты и читали эти гороскопы, которые им писала 18-летняя девчонка на практике. Просто получилось. Руку набила. Так она с выдумкой, с огоньком это делала.
И. Воробьева― Прекрасная история. Мне очень нравится. Ладно. Поехали дальше. Половина первой части прошла. Пора спросить про прием.
Е. Ройзман― Прием очень серьезный. Очень много народу. Разные истории. Причем знаешь как, мы не объявляем прием. Вал звонков идет, 200-300 обращений, то есть там суммируется. Гигантский объем работы. С кем-то удается лично переговорить.
Представь себе ситуацию. Звонит женщина и говорит: «У моей дочери беда». – «Что случилось?» – «Они с мужем очень долго ждали ребенка. И вот наконец-то беременность. Все проходит нормально. На какой-то неделе делают УЗИ – все нормально. А вот уже ближе к 16-й неделе делают УЗИ и говорят: «У вашего ребенка нет руки. Интеллект, развивается. Все нормально. Руки нет». Она собирается сделать аборт. А все так глаза прячут, уклоняются. Она говорит: «Я хочу сделать аборт по медицинским показаниям». Говорят: «Ну, надо собирать консилиум, принимать решение и так далее»».
Е.Ройзман: Я считаю, что «Прямая линия» в том виде, в котором она существует – это неуважение к гражданам страны
Я все это выслушиваю, а потом говорю: «Ну вот что бы вы от меня хотели?» – «Я хочу, чтобы вы договорились с врачами, что надо сделать аборт». А я как буду разговаривать с врачами? Я скажу: «Заете, там ребенок такой немножко дефектный. Вот его не хотят. Думают, может, получше какого-нибудь сделать». Я не знаю, как разговаривать вообще в этой ситуации. То есть понятно, что с 16 до 23 недель могут сделать аборт. Ну, до 20 недель могут в общем порядке как-то сделать. Надо собирать консилиум.
Но, оказывается, консилиум был и ничего не сказали. Сказали: «Плод развивается нормально. Но нет руки». Вот представь себе сейчас вслух сказать: «Люди, вот ребеночек будет, но он будет без руки. Кто-нибудь готов усыновить?» Поверь, что тысячи людей захотят усыновить. Я не знаю как. Я не могу ни за кого принимать решение.
Я поговорил с Ларисой в «Аистенке». Лариса Лазарева, «Аистенок». У нее такой послужной список: она 120 человек отговорила делать аборт, помогла на первом этапе. Ну вот она этим занимается профессионально. Ну, посмотрим, что она скажет. Ну вот просто ситуация на подумать такая.
И. Воробьева― Ну, здесь, конечно, я тоже не знаю, как вмешиваться в чужую жизнь. Мне кажется, что женщина сама решать, разумеется, что ей делать дальше. И всю оставшуюся жизнь она будет с этим решением жить вне зависимости от того, что она решит.
Е. Ройзман― Ирин, а я видел ситуации. Понимаешь, нет ручки у ребенка. При нынешних достижениях медицины просто сейчас делают чудеса. А потом, я видел детей, которых усыновляют американцы, которых усыновляют англичане. Они выбирают больных детей, они выбирают детей-инвалидов. И для них это какой-то вызов. Они ставят на ноги, возвращают к жизни. Ставили до «закона Димы Яковлева», до «закона подлецов». Они ведь это делали. Они именно усыновляли больных детей и увозили. И вся сеть этим забита. Я знаю. У меня много знакомых, которые до сих пор выставляют фотографии, как изменились дети, как удалось вытащить детей. Вслух прозвучало. У кого-то, может быть, будут какие-то мысли.
И. Воробьева― Я, кстати, хотела бы напомнить людям, кто уже забыл, почему этот закон сначала начали называть «законом Димы Яковлева». Если вы забыли – погуглите. А еще было бы отлично, если б вы нагуглили судебный процесс по делу о смерти Димы Яковлева, потому что там самое важное – это выступление его приемного отца. Как мне кажется, есть люди, которые уже забыли, почему именно так называли этот закон. И мне кажется, что этот закон, конечно, иначе как «законом подлецов» называть совершенно невозможно.
Можем мы перейти ненадолго к другим темам. Очень просят прокомментировать. Наверное же в курсе истории с «Вкусвиллом» и однополой семьей, и вот всем, что было дальше.
Е. Ройзман― Ирин, сколько-то я в курсе. Мне очень интересно было наблюдать со стороны. На мой взгляд, как рекламный ход… Все же рекламщики понимают. Большая сеть торгует продуктами, продуктами хорошего уровня. И у них огромное количество покупателей. И они делают плакат с вот такой ЛГБТ-семьей: женщина, у нее две дочери и еще одна девочка – невеста дочери. На какую целевую аудиторию эта реклама была рассчитана я не знаю. Это какая-то достаточно узкая целевая аудитория. Это какая-то совершенно невынужденная ситуация.
И вдруг они поймали такую волну возмущения: их начали долбить в соцсетях, обзываться, пригрозили там, что кто-то поставки прервет, кто-то у них покупать не будет. Они перепугались и сказали: «Мы сделали ошибку. Мы так больше не будем». И для меня эта ситуация, во-первых, нелепая с первого шага. То есть очень странный рекламный ход. Вообще очень странный. Если вы хотели расширить свою аудиторию, то этот ход нелепый, и он не играет особо на аудиторию. Но если это ваша позиция, тогда стойте на своем. А у них, получается, то Вася, то не Вася. Репутацию вот так и роняют. Настолько нелепая история.
Но, кроме всего прочего, отношение к происходящему… Сейчас я тебе попытаюсь коротко сформулировать. То есть явление существует, а говорить о нем нельзя. И вот эти надутые скрепы. Ну представь себе, бояться семьи, состоящей из женщин… Ну у нас половина мужчин были воспитаны без отцов мамой и бабушкой. Бояться говорить про ЛГБТ-сообщество… Слушайте, у нас достаточно на эстраде присутствует, у нас достаточно в артистической среде. У нас очень мощное лобби в правительстве и в Государственной думе. И про это знают все. То есть получается, что можно, а говорить нельзя. Ну и так далее.
И те, которые изо всей силы насаждают такие семейные ценности, эти люди, как правило, зачастую живут с любовницами, имеют разных детей везде. Со всеми бывает в жизни. Но ты же это насаждаешь как правило поведения, а сам не соответствуешь. Поэтому такая ситуация не очень красивая.
И. Воробьева― Почему гомофобы всегда побеждают? Почему они задавливают все остальное? Почему так происходит?
Е. Ройзман― Слушай, ну как они побеждают? Гомосексуальное лобби в правительстве, в Государственной думе никто еще никак не задавил. Ну, кричат они долго, да.
И. Воробьева― Секунду, какое лобби, если у нас принят закон о запрете пропаганды для несовершеннолетних? Что-то плохо работает лобби.
Е. Ройзман― Слушай, у нас достаточно антикоррупционных законов. И что?
Е.Ройзман: Ну представь себе, бояться семьи, состоящей из женщин… У нас половина мужчин воспитаны мамой и бабушкой
И. Воробьева― Но это же разные вещи совершенно.
Е. Ройзман― Декларация – это одна история, а жизнь – это совсем другая история. Поэтому живем и живем себе.
И. Воробьева― Вообще, это правда удивительная история. Я, конечно, живу в своем пузыре, в социальных сетях, но меня удивило, насколько в моих социальных сетях большая часть людей, которые увидели первичную публикацию и страшно захвалили «Вкусвилл», и говорили, что они крутые, молодцы и очень смелые. Но потом, когда они откатили назад, соответственно, начали публично писать о том, что они больше в магазин этот не пойдут. Разумеется, это никак не отразится на выручке магазина. Это мы все понимаем прекрасно.
Но аудитория, на самом деле, есть. И как-то мне кажется, что в будущее-то шаг можно делать. Оно уже вот здесь, оно уже можно. Но гомофобы опять побеждают. Мракобесы, гомофобы и вот эти все люди, которые кинулись угрожать и продолжают угрожать. И активистам угрожают. И мы это все прекрасно знаем и видим. Так что не знаю насчет лобби, а вот насчет угроз знаю совершенно точно.
Есть три минутки до перерыва. Вернемся к приему.
Е. Ройзман― Слушай, очень интересная ситуация. Пришел человек с девчонкой – это его племянница. Девчонка ходила на митинги в защиту Навального 31 января и 23 февраля. Ходила на два митинга. Естественно, ее там опознали. А ей 15 лет. В школе скандал. Директор на ушах. Все старшеклассники подходят, знакомятся, здороваются, селфятся и так далее. То есть в школе уважают. Но мать несколько раз вызывали, поставили на учет в детскую комнату милиции.
Ну и пришли с ней и говорят: «Наверное, все равно будет уезжать из страны, потому что так невозможно. Ну хотя бы в другую школу перевести. А учится очень хорошо». Ну и вот сейчас как-то буду смотреть. Постараюсь помочь. Я говорю: «А что, есть что-то, давление какое-то?» Она говорит: «Ну, следят. Директор так относится. Одноклассники – нормально, старшие – тем более нормально. Но появился вот этот дискомфорт. Мать дергает, говорит: хочу перейти в другую школу». Вот такая история. Но хорошая девчонка, толковая. Но тоже мне жалко, что будет уезжать. Хорошее знание английского языка плюс второй язык учит. Жалко, но так вот.
И. Воробьева― Жалко, конечно. Но неужели нет возможности как-то ее защитить?
Е. Ройзман― Послушай, директор боится всего. Вот директору все что угодно, только не это. У директоров большие зарплаты, есть что терять, с них спрашивают. Но директора разные бывают. Вон видела ситуацию в Нижнем Новгороде?
И. Воробьева― Нет. Что там произошло?
Е. Ройзман― С директора школы, с женщины, начали спрашивать, чтобы она давала информацию на своих учеников, у кого протестные настроения, кто ходит на митинги. Она отказалась.
И. Воробьева― Казалось бы, да, так просто?
Е. Ройзман― Да. Просто отказалась, потому что это ниже человеческого достоинства, это стыдно так делать – стучать на своих учеников. Я вообще считаю, что задача директора – это защита своих учеников. И я таких директоров в жизни встречал.
И. Воробьева― Ну вот опять же, казалось бы, так просто, но довольно мало людей на это способны. Мы видим это и по выборам, и по давлению на участников протеста. В общем, так себе простота, конечно.
Е. Ройзман― Ирин, тем не менее люди есть, которые способны на простые честные человеческие поступки. И поверь, что их немало. В общем-то, на таких людях и страна держится.
И. Воробьева― Мы продолжим буквально через несколько минут программу «Личный прием» с Евгением Ройзманом. Сейчас прервемся на краткие новости и небольшую рекламу. Напомню, что ваши вопросы можете задавать по номеру +7 985 970 45 45 или в Ютубе на канале «Эхо Москвы», где идет видеотрансляция.
НОВОСТИ / РЕКЛАМА
И. Воробьева― 21 час 34 минуты в Москве, 23:34 в Екатеринбурге. Это программа «Личный прием» с Евгением Ройзманом. Мы продолжаем. И продолжаю я, кстати, с плохого. Вот директор нижегородской школы, о которой шла речь буквально незадолго до перерыва, ее зовут Елена Моисеева, вообще-то, ее уволили. Ничего не скажем по этому поводу? Конечно, хорошо, когда человек так делает, но ее уволили.
Е. Ройзман― Слушай, давай не будем торопиться. Давай информацию по ней соберем и между собой поговорим потом.
И. Воробьева― Ну вот просто пока была рекламная пауза и новости, я просто пошла и прям поискала эту историю. И вот я ее нашла на нижегородских сайтах. Мне в чате подсказали, и я пошла и проверила ее. Я к тому, что вообще в России сейчас смелость чем наказывается, всем по списку?
Е. Ройзман― Но, с другой стороны, бывают времена, когда опасно говорить правду, бывают времена, когда опасно иметь собственное мнение. Но, с другой стороны, чем меньше человек имеют собственное мнение, тем ценнее любое собственное мнение. Чем меньше человек способны на поступки, тем ценнее каждый поступок и резонанс каждого поступка гораздо серьезнее. Давай потом вернемся к разговору, подумаем, что можно, свяжемся с ней.
И. Воробьева― Да. Я хотела бы еще раз напомнить всем, кто хочет связаться с Евгением Ройзманом по каким-то конкретным вопросам, которые мы обсуждаем здесь в эфире. Пожалуйста, не надо писать об этом в чат. Это совершенно бессмысленно. Я в чате даже не понимаю, кто вы и что. Вы напишите Евгению Ройзману напрямую, пожалуйста. Это можно сделать как в Инстаграме, так и в Фейсбуке. Есть Телеграм-чат, Телеграм-канал. В общем, способов связи огромное количество. Позвоните, в конце концов, в его Фонд.
И это точно совершенно можно нагуглить в два клика гораздо быстрее, чем добиваться ответа в чате. Мне кажется, что если вы действительно хотите что-то сделать, чем-то помочь, тогда вот вам инструкция.
Е. Ройзман― Да, Ирин, очень просто еще. У меня в личку Фейсбука если пишите, я читаю сам, личку Твиттера читаю сам и в директ в Инстаграм. Это я все увижу. Поэтому пишите. Или Фонд Ройзмана – самое надежное и простое. Пишите. Нагуглите Фонд Ройзмана.
Е.Ройзман: Никакое «Российское» и «Советское» шампанское никогда в жизни не пересечет границу России с такой этикеткой
Слушай, у меня история интересная. В Питере женщина одна обратилась к нам. 60 лет ей. Квартира еще от отца досталась. Отец получал квартиру. Живет в квартире и чувствует запахи какие-то, болеть начинает. И обычно же, знаешь, запахи – это первый признак шизофрении. Когда к врачам идут, там говорят: «У меня запахи там…». И она чувствует эти запахи. Потом грибок пошел по стенам. Она в управляющую компанию. Те говорят: «Да нет, все нормально».
Потом в конце концов провалился пол. И когда провалился пол, уже вызвала экспертизу. Экспертиза посмотрела. Там прорвало канализационные трубы, и нечистоты шли под пол, просто все сгнило. Заказали отдельную специальную микологическую экспертизу. Те посмотрели и говорят: «Ну просто беда. Там на 900 тысяч как минимум только мероприятий этих, чтобы нейтрализовать плесень и так далее». Она давай судиться с управляющей компанией. Те не хотят платить. Проиграла один суд, другой. А юристы берут деньги и ничего не делают.
И у меня в свое время, когда Резник был депутатом, когда там Андрей Пивоваров в Питере был, у меня любая сложная ситуация по Питеру возникает… Или у нас тут художника одного известного в Питере просто так раз задержали, утащили. Тут все сбились, найти не можем. И я звонил Пивоварову или Резнику, и они всегда находили юристов, и все вопросы решались. Вплоть до того, что там с таможней была ситуация: детское лекарство не пропускали. И то решили. И вот были люди в Питере, которые способны были решать.
Сейчас если кто-то хочет помочь, у нас Саша Шумилов, наш юрист, занимается этим. Напишите ему или мне, если кто-то возьмется. Просто женщине надо помочь. Она сама не справится.
И. Воробьева― Но в Питере есть еще Борис Вишневский. Он тоже может помочь.
Е. Ройзман― Слушай, наверное, может. Но посмотрим. Если что, ему напишу.
Слушай еще ситуацию по СМА. У нас Миша Бахтин, слава богу, все нормально. Лида Мониава занимается там, помогает по реабилитации все решать. Все идет, слава богу, нормально. По Лабутину Саше идет подготовка, и в ближайшее время будут вакцинировать его.
И. Воробьева― Что будут? Имелось в виду, что будут «Золгенсму», да?
Е. Ройзман― Да, «Золгенсму» ставить. Но в последнее время по России, я думал, порядка 40 сборов. Сейчас подбился. В России сейчас идет около 70 сборов по «Золгенсма». То есть родители увидели, что шансы есть. Раньше даже не включались и не начинали, потому что это астрономические какие-то деньги собрать для любых родителей – 160 млн. Сейчас родители увидели, что шанс есть, и пытаются хотя бы что-то сделать.
Сейчас идет много сборов. Ну вот к нам с Краснодара обратились. Там 7 детей в Краснодаре. И обратились… Парня зовут Максим Угрехелидзе. Родители всерьез занимаются. 1 год 6 месяцев парню. Сколько-то насобирали. Но у него уже 13 кг. Поздно поставили диагноз. До 2 с лишним лет не могли определить. И у него осталось сейчас 500 гр набрать и будет поздно ставить. Вот этот вот Максим Угрехелидзе – хороший очень парень. Он может сидеть, правда, в корсете. У него есть все шансы. Если с «Золгенсмой» успеть ему, это будет ребенок, по которому совершенно будет невидно, что он когда-то болел.
По Кириллу Петрову идет серьезный сбор. Ну во всех регионах идут сборы. Я думаю, Ирина, мы с тобой хотя бы 5-7 фамилий будем озвучивать. Сегодня девочка из Сергиева Посада. 1 год и 6 месяцев тоже. Обратились. Эвелина зовут. Я подумал, что как добрую волшебницу звали в «Изумрудном городе».
И. Воробьева― Ее звали Элли.
Е. Ройзман― Нет, добрые волшебницы там были Стелла, Виллина.
И. Воробьева― А, добрая волшебница. Да, да, да, точно.
Е. Ройзман― Поэтому имя запомнил. Будем по несколько фамилий озвучивать в каждом эфире, чтобы люди видели, в каких регионах идут сборы. Но и, видимо, сейчас, когда Саше Лабутину поставят, мы освободимся, нагрузки не будет и, вполне возможно, мы по «Золгенсме» еще возьмем, потому что у нас уже 4 закрытых сбора за плечами, мы это умеем делать, понимаем как.
И. Воробьева― Ну и, конечно, тогда все просят прокомментировать фонд «Круг добра». Тут его руководитель Александр Ткаченко заявил о том, что фонд начал сбор заявок на закупку «Золгенсмы», несмотря на то что он не зарегистрирован и так далее. Вот просят прокомментировать, что все-таки фонд «Круг добра» вроде как начинает работать.
Е. Ройзман― Я пока не вижу. Знаешь, увидим какие-то результаты. Вон Моргенштерн, которого как только там ни склоняли, ну вот рэпер весь запортаченный вступился, и они собираются, рубятся, пытаются собрать. И думаю, что соберут там. «Круг добра» пока как-то так. Название красивое, да. Слушай, хорошую историю расскажу.
И. Воробьева― Нет-нет, секунду. Нет, мы должны здесь остаться в этой теме. Потому что я когда начала изучать итоги фонда за первые 6 месяцев… Они же отчитались там. То есть они говорят о том, что… Я не буду перечислять все препараты для всех детей с орфанными заболеваниями, о которых они говорят, но они сказали, что они закупили для 561 ребенка «Спинразу» 1826 флаконов. То есть какая-то работа по СМА все-таки идет.
Е. Ройзман― Смотрите, насколько я знаю, «Спинразу» они закупали только там, где были выиграны суды. То есть там какая-то другая история. Это непростая история. Это не прямой вот такой сбор. Это что-то совсем другое. Мы не знаем, что это. И поэтому до тех пор, пока я не буду понимать, что происходит… По тем темам, где мы сами сталкиваемся, где родители собирают, там нет «Круга добра» никакого. И поэтому я не могу об этом говорить. Как только я для себя увижу, что они действительно что-то сделали, мне нет разницы, кто это сделает, я буду об этом говорить. Но пока я не вижу.
Слушай, историю серьезную расскажу. Парняга пришел. Здоровенный парень. Судя по всему, когда-то плаванием занимался, судя по фигуре такой. Он говорит: «Смотрите, меня зовут Юра. Я очень сильно играл». Я говорю: «Где играл?» Он говорит: «Да во все играл – и в покер играл, и так, и на бирже играл. Я проигрывал вообще все что можно. У меня была в самом очевидном качестве настоящая лудомания. Ну, игромания. И никто не думал, что я выберусь. Но это сродни наркомании, только еще денег больше уходит. И в конце концов я сумел перестать играть. Но то, что я сумел перестать играть – это полдела».
Он создал небольшую такую организацию – помогает тем, кто завяз в этой теме. Мало того, он написал книжку, как перестать играть. Это первый опыт в моей жизни, когда пришел человек, когда сумел от этого избавиться, обобщил весь свой негативный опыт, собрал его и пытается помогать другим.
Я хочу сказать, что по детям-игрокам, по взрослым-игрокам ко мне приходят практически на каждый прием. То есть у кого-то это карты, у кого-то это рулетка, казино, многие на бирже пытаются. Это огромная проблема. И с ними не работает никто вообще. Нет никого, кто бы с ними работал. И вдруг появляется парень. Он сам с Челябинска. Организация у них там. Их несколько человек. С психологами. И вот появилась у него книга вот эта. Поэтому если будут у кого-то вопросы по игровой зависимости – обращайтесь, я сведу всех напрямую. Есть телефон у меня. Нормальный, серьезный парень.
И. Воробьева― Хорошая история. Наконец-то, боже мой.
Е. Ройзман― Да.
И. Воробьева― Неужели в нашем эфире прозвучала хорошая история.
Е. Ройзман― Слушай, много такого. Знаешь, я сталкивался, нормальные люди когда умудряются справиться со своей бедой, они рады помочь другим. И вот это тот самый случай. А книжку мы начали читать. Я сейчас сам ее посмотрю.
И. Воробьева― Пока у нас был перерыв на новости, там прозвучала история про журналиста Дениса Камалягина. Мы про него говорили как-то в этом эфире. Это журналист из Пскова. В прошлом году, по-моему, 4 человека были, которых признали физическими лицами-иноагентами. И он как иноагент признанный государством начал отправлять чиновникам деньги. Вот сейчас его за это вызвали в полицию. Перепугались, что он будет всем, всем, всем отправлять?
Е. Ройзман― Слушай, на самом деле, это очень хорошая история. Так же, как у нас один такой активный депутат Альшевских вдруг начал инициировать и принимать кучу законов, которые бьют по нам, которые ограничивают наши свободы, которые унижают наше человеческое достоинство. А Альшевских – он один из авторов этих законов по иноагентам. И Леня Волков взял ему отправил деньги. Если ты принял закон, этот закон на тебя распространяется. Ты получил деньги от иноагента. Мало того, там член нежелательной организации, что еще серьезнее.
Ну и поэтому парень поступил остроумно. И у них нет никаких юридических механизмов, что-либо ему противопоставить. Он просто показал, насколько это нелепый и избирательный закон. Если это закон, если все равны перед законом, то всех этих людей, конечно, надо привлекать к ответственности, потому что они получили деньги от иноагента. Если их не привлекают к ответственности, значит закон абсолютно репрессивный, избирательный и только он распространяется на тех, на кого надо. Вот и все.
И. Воробьева― Там же самое интересное, что, как, по крайней мере, сообщает «Медиазона», его вызвали в полицию в ходе проверки о даче взятки должностному лицу. Я уж не знаю, сколько он отправлял денег. Но у нас в эфире рассказывал, что какие-то копейки отправлял. В общем, теперь это так расценивается.
Е. Ройзман― Там не примотать взятку. Ему от этих людей вообще ничего не надо было. Слушай, интересная история у нас. Девчонка много лет назад уехала в Англию, живет в Англии, а мать у нее живет в Екатеринбурге. И вот у матери возникли в Екатеринбурге проблемы. А у нее уже связи с Родиной нет. Она пришла в посольство и говорит: «У меня проблема». Они говорят в посольстве: «Знаете что, обратитесь в Фонд Ройзмана. Там наверняка вникнут и помогут».
И. Воробьева― Ого.
Е. Ройзман― С одной стороны, неожиданно. МИД, с которым у меня где-то конфронтации, пикировки такие, вдруг так открытым текстом людям говорит: «Обратитесь в Фонд Ройзмана – помогут». А с другой стороны, я вдруг вспомнил, я через МИД ведь тоже очень много проблем решал и приходил к ним, и с представителями МИДа встречался. И действительно помогали людям, когда надо было. Поэтому у нас могут быть самые разные убеждения, но когда доходит до дела помощи людям, вдруг все могут быть нормальными.
И. Воробьева― Ладно, все-таки я спрошу про шампанское. Не могу не спросить. Как закон, который, скажем так, призывает называть шампанским только наше шаманское, встраивается в общее безумие происходящее?
Е. Ройзман― Слушай, во-первых, это выглядит диковато. Но есть абсолютно прагматичный такой расчет. Это чьи-то откровенно личные интересы из какого-то ближайшего окружения президента или близких лиц, кто сумел это пролоббировать. Ну, даже то, что акции «Абрау-Дюрсо» на этом фоне взлетели.
Е.Ройзман: Как только наши загрубят вот здесь, тут же перекроют экспорт водки
Второй момент. Эта вся история для внутреннего потребления, потому что никакое Российское и Советское шампанское никогда в жизни не пересечет границу России с такой этикеткой. Ну просто не пересечет. В свое время, когда армянские коньяки пытались делать на уровне, их поставляли на экспорт, но слово «коньяк» никто бы никогда не написал. Это первое.
Второе. Очень интересно, как поведут себя французы в этой ситуации. С одной стороны, их эта история касается, задевает, потому что виноделие – это всегда технологии, традиции и бренд, имя. Это очень важно. Но этикетка «Шампанское» (ну, вина Шампани, Шампань) сохранится на латинице. А с другой стороны будет контрэтикетка. И их не интересует, что там на русском языке напишут.
Но никогда наши не станут с этой темой грубить вообще, потому что тот импорт шампанского, который сюда идет, он значительно меньше, чем экспорт водки. И как только наши загрубят вот здесь, тут же перекроют экспорт водки, и наши все это прекрасно понимают. Поэтому в стеклянном доме камнями бросаться не будут. Но для внутреннего потребителя такой ход… Но и даже для внутреннего потребителя он достаточно нелепый, скажем так.
И. Воробьева― Ладно. Еще тогда к приему. Потом у меня будет еще пара вопросов.
Е. Ройзман― Смотрите, еще интересная история у меня. Ко мне девчонка обратилась. Расселяют старые дома. Ирбитская, 6. Дома, которые когда-то строили пленные немцы. И пришла девчонка. Она в нашем университете когда-то училась.
Она говорит: «Понимаешь, у меня никакого имущества нет, у меня только комната 12 метров. И нет больше никакого имущества. И я всегда знала, что у меня есть эта комната, что я когда-нибудь накоплю денег, добавлю, куплю какую-нибудь студию, однушку, ну и заживу. И тут у меня в 2017 году онкология жесточайшая. Я 4 года боролась. И вся моя заначка туда ушла. Но я, слава богу, победила.